НИ СТЫДА, НИ СОВЕСТИ
Первой публичной оценочной реакцией Дмитрия Медведева на поражающую масштабами и бессмысленностью трагедию в Перми было, если не ошибаюсь, утверждение, что у виновников этого преступления «нет ни мозгов, ни совести».
С первой частью утверждения президента не соглашусь: мозги там есть. Только специфические мозги — алчный калькулятор. К сожалению, нужно признать, что развитию именно этой части мыслительного аппарата человека более всего способствовала экономическая, идеологическая, психологическая и, безусловно, политическая обстановка в России последних 20 лет. Не знаю как насчет пандемии свиного гриппа в мире — тут у меня большие сомнения, а вот то, что эпидемия маницефалии конкретно у нас в России наблюдается — сомнений, по-моему, быть не может. «Мани» - это, естественно, из американского языка. Не пользоваться же мне в данном случае благородными и древними латынью или греческим.
И никакие позднеперестроечные, а затем путинские и ныне медведевские заклинания о социальной ответственности бизнеса ничего здесь пока не дали. В чем Владимир Путин два дня назад, находясь на месте трагедии, по сути и признался, обозначив происходящее как «замкнутый (заколдованный, порочный) круг»: перестаешь, выражаясь языком наших лидеров, «кошмарить» бизнес — бизнес, не стесняясь, «кошмарит» общество и особенно отдельно взятых людей. Вновь начинаешь «кошмарить» бизнес — деньги он все равно каким-то образом из общества выжимает, но уходит в такую тень, где и вовсе сливается с криминалом.
Как разомкнуть этот порочный круг? Никто из наших официально признанных экономистов что-то ничего внятного на сей счет не говорит. Точнее — раньше говорили, а в реальности результат все тот же. Может, обратиться к рецептам экономистов официально не признанных?
Уголовными наказаниями, к угрозе которых все чаще вынужден прибегать президент, проблему ведь до конца все равно не решить. Больные маницефалией, как и другие душевнобольные, на угрозы из внешнего мира реагируют слабо. Болезнь, тем более душевная и нравственная, есть вещь самодовлеющая. Да и не будем забывать, что заражены этой болезнью не только собственно бизнесмены, но и многие наемные работники и большая часть правоохранительных структур. То есть те, кто должен контролировать, расследовать и наказывать.
Хоть я и не экономист, но предполагаю, что единственным эффективным способом лечения маницефалии является купирование самого предмета вожделение, то есть денег. И название этой операции — конфискация. По решению суда, естественно, но конфискация. А конфискация возможна только тогда, когда деньги, зарабатываемые или «выкошмариваемые» бизнесом у общества хранятся в той стране, где они зарабатываются или «выкошмариваются». То есть в России. Иначе можно посадить много маницефалов, но неприкосновенность их денег в зарубежных банках все равно будет и вдохновлять уже посаженных, и плодить новых.
Теперь поговорим о совести, что меня интересует даже больше.
Вот тут я с президентом полностью согласен — совести у виновников этих преступлений нет. Ни в каком виде — даже в превращенном. Даже в извращенном. Впрочем, извращенной совести не бывает вовсе. Это просто бессовестность.
А как с этим бороться?
Ведь совесть, если ее нет, уже ничем не привьёшь. Никакие мичурины, хирурги, макаренки и репрессивные органы здесь не помогут.
Совесть пробуждается в раннем детстве, и если не пробудили — этого, скорее всего, уже не исправишь. Совесть может иметься, а потом исчезнуть. Задавленная, например, той же маницефалией.
Совесть, если она наличествует, может ограничить алчность, минимизировать её лучше всяких репрессивных органов и призывов к социальной ответственности. Сама — вообще без вмешательства извне.
Следовательно, в борьбе с тем, чему ужаснулось в последние дни всё наше общество и президент с премьер-министром, без культивирования совестливости, без пробуждения в каждом ребенке потенциально данной ему Богом или Природой совести не обойтись.
А кто ее пробуждает? Тот и те, кто ребенка с младых ногтей воспитывает
Таких институтов воспитания (социализации) немного: семья, сама обыденная жизнь через передачу традиций стыда и совестливости (друзья, знакомые, просто люди, с которыми ребенок общается вне семьи, школы и церкви), школа (система образования и воспитания) и религия (традиционные религии). Проблема в том, что примерно с 60-х годов прошлого столетия к этим четырем основополагающим институтам добавилось еще и телевидение, которое к началу века нашего по своей мощи и влиянию на ребенка в большинстве случаев превзошло и семью, и школу, и передаваемые через повседневное общение традиции человеческой солидарности, ограничивающей естественный эгоизм пределами нормы.
А проблема телевидения состоит в том, что в отличие от традиционных институтов семьи, общества, образования и религии, ориентирующихся на вечные ценности (включая совесть), телевидение по определению и природе своей заточено, как сейчас принято выражаться — что показательно, как любая лингвистическая интервенция, на «ценности» преходящие, то есть на интересы, на злободневность, на моду, на маскульт, на — в тему этой статьи — на алчность. И отдельно взятые передачи и телепроповеди «совестливых богачей», «ответственных политиков» и корифеев «журналистских расследований» изменить телепогоду не в силах.
На тотальном и всепоглащающем телефоне робкие попытки сильно ослабленных и давно уже неэффективно в интересующем нас смысле действующих институтов семьи, традиций, классического образования и церкви кажутся уже предсмертными судорогами. Рушится сам институт нравственности. Рассыпается сам догмат совести.
Что же делать?
Тут я обращаю внимание читателей на заголовок моей статьи, где отказ от догмата совести передается двоичной формулой: ни стыда, ни совести. Такова русская транскрипция необходимого условия сохранения этого догиата. Если нет стыда — то и совести не будет.
А что есть стыд? Это не отрицание греха и пороков, ибо и они в природе человека, а способность их признавать, желание и отчасти умение их преодолевать, внутренние мучения (угрызения совести) — если преодолеть не удалось. И, что очень важно, внешне проявляемое (перед другими) сожаление о совершенном грехе (покраснел) и извинение за него. И даже категорический отказ от свершения желаемого (вожделенного) не под страхом наказания, а «всего лишь» потому, что это неприлично, а потом будет стыдно.
То есть стыд — это внутренний (но благоприобретенный) инстинкт, предупреждающий: ты подошел к такому запрету, к такому табу, переступить через которые и будет означать поступить против совести.
Запрет, табу, граница, отделяющие совестливое от бессовестного установлены не Уголовным кодексом. Но тем не менее это запрет, табу, граница.
Что прочерчивает эту границу и определяет эти табу?
Те же традиционная семья, традиционные, а не новоявленные традиции, классическое воспитание и образование (на основе классической культуры и её образцов прекрасного и нравственного) и традиционные религии. А также — в новых условиях — транслируемые через телевидение образцы нравственного (совестливого) поведения тех, кого, кроме как «общественными идолами», не назовешь.
Вот и вся программа борьбы за восстановление института совести в стране. Лучше действовать по всем направлениям. Труднее всего, конечно, переделать текущую обыденность (повседневную жизнь), ибо она есть производное от всего остального. Но вернуть классичность образованию — можно. Возродить институт семьи — еще можно. Опереться на церковь — можно. Даже телевидение изменить можно. Если сами «общественные идолы» - его главные герои — начнут не только говорить, но и вести себя иначе. То есть для начала вспомнят о стыде.
Иначе какой-то мозг останется. Совести не будет вовсе. И даже президенту вместе с генеральным прокурором не удастся ее сыскать.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →